Миша вздохнул. Не, ну понятно. Ждёшь, наверное, что к тебе сам товарищ Ленин пожалует на партийной карете, а тут присылают какого-то чекиста без фуражки. Хотя и обидно, конечно, немного, всё-таки подполковник, не абы кто, и с лица получше некоторых, ростом разве что не удался, но тут уж извините — звания дают за достижения, а не за сантиметры. Не то чтобы у Миши прям достижения особые были, но врагам морды бить тоже, знаете ли, не каждый умеет. В общем, можно было пободрее встретить.

Миша кашлянул. Мать вашу так. С «объясните» имелся ряд сложностей. Во-первых, объяснял Миша хорошо только кулаком по морде, а вот красноречием не то чтобы не сверкал, но уж точно не таким, что стоило при дамах. Вообще, можно было при случае, но не при этих, Миша интуитивно понимал, что эти не оценят. Во-вторых, можно подумать, он тут приехал с собрания партии, где ему персонально читали доклад, что к чему и кто куда. Когда тебя Москва из-за стола выдёргивает, вопросы задавать не принято, радуйся, что дали время штаны надеть. А то стоял бы без фуражки и в кальсонах. В-третьих, да что тут объяснять, к стенке на хрен всех поставят и дай бог чтобы с первого раза попали, эти идиоты кривомордые.

Миша поймал себя на каком-то непривычном чувстве, которое даже и распознать не очень получалось. Жалость что ли. Наверное, просто водка от тряски в горло полезла.

Да уж, ситуация сложилась — не дебет с кредитом сводить. Миша про себя отметил, что разговора о доставке с вещичками не шло, это он уже так, по доброте души добавил. Да и вообще разговор был только про живого. Про невредимого речи тоже не было.

Миша ещё раз на всех посмотрел, вид после его слов немного изменился. От Николая было почему-то особенно неуютно и хотелось отойти подальше. Желательно — за дверь. В идеале — к себе на кухню. Ещё больше затошнило. А вот потому что дожрать не дали. Теперь уже какой аппетит, да и картошка остыла, и водка согрелась.

Миша решил пойти с козырей.

— У меня приказ Москвы, — сказал он сухо. — Доставить Алексея Романова. Ни словом больше. Объяснений будешь требовать у того, кто приказ отдал.

Даром что хрен его знает, кто тот приказ отдал. Может, вообще, Голощёкин сам всё придумал, а про Москву сболтнул для красного словца, чтоб лишней болтовни не было. Ну это уже не его, Мишино, дело. Спасибо, что хотя бы оставаться тут не придётся.

— Так что можно и без вещичек, мне не принципиально, — добавил он. — Можно даже не прощаться. Только без истерик, пожалуйста. Не заставляй меня перед твоей семьёй…

Дальше мысль сформулировать не получилось. Миша снова кашлянул и ласково потрогал кобуру на поясе, чтобы Алексей уже сам додумал, что раз товарищ Ленин лично не пожаловал, и даже Голощёкин не соизволил, то ковровую дорожку ему стелить никто не будет, а уж чего от чекиста ожидать — догадаться не сложно. Миша пока держался, но мог и психануть, он вообще был человек нервный.

Стоял всё у двери, потел. Чёрт бы побрал эти почести, его и обычная работа устраивала.

Замминистра госбезопасности СССР Рюмин Михаил Дмитриевич, в узких кругах известный как кровавый шибздик, а в ещё более узких (жене) — как просто Миша, в Большой театр прибыл не в самом лучшем своём виде. Ибо самый лучший свой вид он пропил ещё в 50-м, а нынче времена были нервные. После вчерашнего, перешедшего в сегодняшнее, голова его плавала, причём отдельно от самого Миши, и вела себя неподобающе.
Всё началось ещё у входа, когда Мише вдруг почудилось, что за спиной у него шутит какую-то шутку весь из себя большой и привлекательный, в двубортной шинели товарищ Абакумов Виктор Сергеевич и смеётся при этом звучно: ах-ха-ха, в то время как товарищ Абакумов должен был сейчас сидеть в Лефортово в холодной камере, без шинели и ничего уже не шутить. Миша вздрогнул и заторможено обернулся — за спиной никого не было. И почему вдруг в шинели подумалось, если за спиной? Впрочем, а в чём же ещё, Миша и сам был в шинели. Он вошёл в театр слегка дёрганно, голова последовала за ним.
Шинель сдал в гардероб, без всякого приличия потеснив очередь. Очередь пошепталась, но кровавому шибздику перечить не стала, только Лев Шварцман, который стоял первым, открыл свою квадратную морду и начал было: что ж это вы, МихалДмитрич… но тут же закончил, ибо повернулась к нему Мишина голова и гавкнула:
— Ещё раз ко мне не по званию обратитесь, ЛевЛеонидыч…
И тут же развернулась и уплыла, Миша, сцапнув номерок, пошёл за ней, но стоило Шварцману сунуться со своим пальто, как голова резко вернулась, влезла в окошко и спросила у гардеробщицы, где здесь буфет.
— Правильной дорогой идёте, товарищ! Нынешнее искусство без ста грамм не понять, — отчеканила гардеробщица и объяснила, где буфет.
Миша от неожиданности слегка застрял в окошке. В затылок гиеной дышал Шварцман. Миша когда-то у него был прямым начальником в следчасти, а теперь вот стал замминистра. Как стал, никто не знал особо, но все догадывались.
Очередь загустела. Миша отряхнулся и пошёл указанной дорогой. В буфете было людно, вот уж действительно, могли бы и второй буфет открыть для чекистов, люди всё-таки неподготовленные. Миша втиснулся между чьей-то чёрной спиной и кучерявой дамой (откуда здесь дама?) и попросил водки. Дама охнула и повернулась, звякнув многочисленными бусами.
— Хамите, парниша! — заявила она и плеснула в морду Мише из бокала. Что плеснула — заметить он не успел, по вкусу было красное вино. На Мише, между прочим, был парадный китель, на даме — платье с мехом.
— Вы дура что ли? — поинтересовался Миша и получил ещё одну порцию вина в харю.
— Но! — сказала дама и убежала прочь.
— Ваша водка, товарищ.
Миша посмотрел на стопку, на буфетчицу.
— Кто это был? — спросил он.
— Где? — спросила буфетчица.
— Дама с бусами.
— Дама?
Разговор не клеился. Миша выпил.
— Где здесь туалет?
Уже по пути Миша почти соединился со своей головой, но скоро стало ясно, что она завела его не туда, он оказался в узком коридоре со скрипучими половицами, который вёл куда-то в темноту. Миша остановился, вокруг не было ни души, горел жёлтый свет.
— Если театр начинается с вешалки, то за такие пьесы нужно вешать, — монотонно прозвучало совсем близко голосом знакомым до холода в пятках. Миша обернулся, за спиной у него висел портрет товарища Сталина. Товарищ Сталин широко улыбался и смотрел на Мишу. Мише было не до улыбок. Мише надо было бросать пить.
Он попятился назад и, уткнувшись спиной в дверь, оказался в туалете.
— А, полковник Рюмин, — тут же обратился к нему бывший напарник Шварцмана по допросам — Комаров, имени Миша не помнил. Помимо него, в туалете был неизвестный мужик, который выглядел тоже не очень. — Вот тут товарищ осуждает, что мы 35 лет ВЧК в театре празднуем… А вы чего это в крови?
Миша посмотрел в зеркало.
— Работа такая, — сказал он и стал умываться.
Комаров рассмеялся.